Село Одринки

 

Настоящий султан — тот, кто подсадил печень, вырастил живот и построил в шеренгу всех тещ. Первое и третье Алексею Кондратьевичу удалось, второе не получилось — домашнее хозяйство силы вытягивает: прокорми–ка попробуй всех жен да родственников. Супружниц у Кондратьевича официально — три. Плюс полюбовницы, плюс свои дети, плюс внебрачные, но записанные на него. В совсем немусульманской Украине Алексей Телетьон завел себе гарем. Местные власти его признали и «по требованию народа» отнеслись к Телетьону с пониманием и уважением: раз в мужике такая силища, кто ж его остановит? Одрынки, где формировались первые гаремные ряды, не зря прозвали деревней Глуховкой — чужим сюда не добраться, а свои давно написали себе правильные законы и живут по ним.

 

 

Лишь однажды многоженца Телетьона пытались пристрожить. Прислали из райцентра Сарны представительниц паспортного стола: мол, разберитесь с непорядком. Кондратьевич лично забрал проверяющих в сельсовете, довез до дома, «заболтал жиночок» и предложил: «Може, и вы останетесь, я ж вас не гоню». Жинки ретировались, а наверх доложили: ситуация разъяснена. Так и остался жить Телетьон султаном, а в сельской книге регистраций сохранились нестертыми все его женитьбы — рассказывает голова сельсовета Петр Нестерович.

 

В его хате над входом торжественно висят рога — то ли Телетьона отпугивают, то ли он уже тут побывал. Во всяком случае, Петрова супруга хвалит Кондратьевича как может: и работящий, и щедрый, и «до всех добрый», и «до жинок умеет залыцяться» (ухаживать, стало быть).

 

В общем, правильно, что султан появился именно на Украине. В стране, где жена, любовница и просто женщина обозначаются одним словом «жинка», именно такое и должно случиться. К тому же у Одрынок — мощные татарские корни. Орда здесь проходила не раз. Иго тут стояло прочно и плотно, но известна лишь одна легенда о девушке, замученной завоевателями. Все прочие сдавались без боя, о чем и теперь «пробалтываются» смоляной цвет местных девичьих кос и слегка раскосые очи.

 

Видать, султанские традиции поселились в Одрынках уже тогда — рассказали мне местные краеведы. Телетьона с исторической тропы не сбило даже то, что надолго уезжал из дому, жил на Псковщине.

 

Мужики в деревне Телетьона дразнят дедом, что — завистливая ложь. «Какой же дед в 62 года да с довольными бабами под боком, — обижается Кондратьевич. — Ну а что внуки есть, то правда. Штук 15 примерно». Спасибо, хоть на штуки, а не на головы считает.

 

Хата у султана — не бахчисарайский дворец. Деревянная развалюха 25–летней давности. У людей сараи краше. Но на стене — невиданное диво: ковер не с традиционными петухами, а со стройной пляжницей в купальнике. Дед выкупил полотно за большие деньги, привесил повыше и объемистым женам пеняет: смотрите, какими жинки бывают.

 

Жениться Телетьон начал, когда «ввели холостяцкий налог». Посчитал, что баба в хате обойдется дешевле. Многоженцем стал по случаю, из доброты и от жалости. Сначала была односельчанка Ганна — померла, потом появилась Матрена — тоже некрепкого здоровья. Кондратьевич подумал: если вдруг что — опять сам занимайся хозяйством. Поехал на базар в райцентр и купил там «нову жиночку». Любаня прижилась при рынке — то подторговывала, то убирала. Телетьон ее заприметил, пожалел: «Что такая грустная, дивчинка?». Она и сказанула, что дама вполне почтенная, двоих детей имеет, а что не живет с ними, так потому что муж развелся и из дому выгнал. Кондратьевич привез Любаню к себе, стал хозяйству учить.

 

Сорокалетняя тернопольчанка Надя была в Одрынках проездом — искала родственников, когда–то живших в селе. Их не обнаружила, но встретила Телетьона. Тот моргнул веселым глазом, зазвал в хату и, как всеобъемлюще поясняют в селе, «уговорил». Надя с ним осталась.

 

Люба поначалу возмущалась вмешательством в личную жизнь. Мол, и так делить нечего, а тут «Гюльчатай» принесло на семь лет младшую.

 

Прелесть жизни Люба поняла, когда Кондратьевич «пошел восвояси» — с секс–миссией по соседним селам. Марты и Марии, отгоняя друг друга, стали нагло наведываться в телетьонову хату и интересоваться: «Хозяин где?» Выявилось неприятное — у Кондратьевича двое сыновей на стороне. Причем в разных селах. Ответственный Телетьон всех их признал. Как теперь говорит его старший Валерик: «Батя у меня гарный, даже помогаю ему».

 

Не выдержав султановых похождений, «Марта померла», Кондратьевич нашел ей замену. В доме появилась самая младшая жена Наталка — школьная выпускница. В деревне не удивились: «Дед — мужик серьезный, всех прокормит».

 

 

Собственно, вопрос прокорма и стал для женщин главным. Если бы Одрынки не были такими бедными, если бы здесь удавалось хоть как–то зарабатывать — не видать султану многоженства. Покосившаяся хата с одной комнатой — не завидное место для дам, борющихся за сердце и руку Кондратьевича. Но у них и такого жилья не было. Султан дал им и работу — пристроил в местный колхоз им. Шевченко. Зеленый памятник поэту — прямо Медный всадник — гордо торчит посреди села.

 

Надю взяли в доярки, Любу — в полевую бригаду, а Наташа «поехала на вербовки» (так в голодном селе называют истории, когда местные отправляются на сытный украинский восток то свеклу собирать, то пшеницу. Назад привозят не деньги — товар. Зачем гривны в местности, где давно живут натуральным хозяйством и коней называют транспортом?)

 

Одрынки — угол, куда ни машиной не доехать, ни самолетом не долететь — только вплавь, на весельной лодке. Местные Хароны берут недорого — кто ж поедет в такую глухомань.

 

Зимой попроще — дорога подмерзает, становясь стиральной доской, по ней тихо движутся подводы. В оттепель село оказывается в чаше — вокруг все затоплено.

 

Уходило б и оно под воду, аки град Китеж, да не дал американец, живший в селе до войны (советская власть здесь установилась лишь к 1947 году). Американец лично строил дамбу, обкапывал ее канавами, чтобы не заливало. Доделать не успел — иноземца нашли и репрессировали.

 

Кондратьевич рассказывает об этом, приодевшись во все лучшее — почти новый пиджак двадцатилетней давности и саморастегивающиеся штаны. Как ни пытается застегнуть, дело не удается: «Бач, к другому занятию привыкши». Весь султанов верхний фасад — в геройских юбилейных медалях. По сельской версии они — настоящие ордена.

 

Кондратьевич оказался ветераном по неразберихе. Пацаном его вывезли в Германию. Как сам говорит, «попал в концлагерь на букву «Б», Бухенвальд, стало быть. Сумел сбежать, »старшие русские помогли«, прибился к военной части. Вместе с ней доехал аж до японского фронта, но война уже закончилась, пацана переправили на Псковщину, оттуда он вернулся домой.

 

«Пытался хозяйство собственное завести, так все поотбирали — корову, двух коней. Вступил в колхоз. Все делать умею, только дрова пилить не люблю — дурное занятие».

 

Его Кондратьевич ответственно перепоручил женам. Старшая Люба и любимая Надя по султановой команде бодро вскакивают, бегут к козлам, хватают пилу и трудятся от обеда до тех пор, пока дед отбой не объявит.

 

Гарем свой Кондратьевич держит в черном теле. Не так, как в анекдоте, когда султан целует каждую из жен со словами «Что могу, что могу». Но на печку баб не пускает. Там его, хозяина, ложе. Остальные спят вокруг на сбитых досках, покрытых коврами, — почти восточные женщины, если не смотреть на пеньюары–ватники и иссиня спортивные «шаровары».

 

Как положено мудрому человеку, Кондратьевич сделал ставку на молодежь. Хату про всяк случай завещал молодой Наташке. Старшие жены, думает, и так никуда не денутся.

 

— Кондратьевич, — говорю, — зачем вам бабья столько?

 

— Хай будут, сгодятся.

 

— Жинки, а сколько у Кондратьевича детей?

 

— Да кто его знает, он сам путается.

 

Султан и правда, напрягаясь, пытается подсчитать отпрысков. Ломается на втором десятке. Можно понять: детей, похожих на Телетьона, бегает по селу так много, как черно–белых котов на Крещатике.

 

— Оно и понятно — порода, — гордится Кондратьевич.

 

 

Как–то украинские журналисты организовывали движение за султанизацию всей страны. На роли султанов приглашались и женщины, но история не удалась — образца не хватало. Знать бы тогда о Кондратьевиче!

 

Как говорит державный человек Петр Нестерович, «к султанству Телетьон шел долго и трудно. Но теперь в селе его не дразнят, относятся с опаской, думают: как бы мою жинку не увел. Попервах даже бить решались, подобрались к его дому, а он как стрельнет из берданки! Больше не лезли».

 

Кондратьевича пытался увещевать и местный священник — по соседству живущий отец Володя. Рассказывал про «не возжелай» и прочие заповеди, но все разбилось об упертое Телетьоново «почему?». Отец Володя ретировался. К султанству Кондратьевича привыкли, как к ежегодному наводнению. Теперь хитрый Телетьон говорит: «Я отстоял свои человеческие права».

 

А на днях он присмотрел новую кандидатку в жену — Марию Казарчук, что живет поблизости. Мане шибко нравится султан: «крепкий и работящий», противны его жены: «негодящие, ленивые, пока он кулаком не поможет или с дрючком не погонится». Мария красиво ухаживает за Кондратьевичем: «Хожу, корову ему дою, проверяю, как у него хозяйство, куры».

 

— Ну и как, живы? — заботливо интересуюсь.

 

— Тай хай з нымы, з тымы курямы. Султан говорит: ко мне жить приходи. Теперь сиди да думай.

 

А что вы думаете об этом?